Реквием по пилоту - Страница 32

Любой человек многие вещи делает автоматически, не думая. Пиредра так делал все. Не хочу создать превратного представления, будто Рамирес был клиническим идиотом. Если он и был идиотом, то гениальным. Да, мышления у него не было, будто решение любой комбинации и ситуации он находил мгновенно, так, что казалось, он знал ответ заранее, или по некоему вдохновению — тот логический мостик рассудка, который соединяет мотивацию и поступок, у него отсутствовал с рождения.

Естественно, в этот раздел утрат сознания попали все морально-этические условности: честь, совесть и прочие, и тот незанятый уголок личности, который они формируют, был отдан мимикрии — Рамирес без усилий становился кем угодно и когда угодно: верил во всех богов, в зависимости от необходимости, и клялся любыми идеологиями. Перевоплощения его изумляли. Возможно, в нем погиб величайший актер, которого когда-либо давала миру Каталония.

С другой стороны, плата за эти мудреные отклонения была велика. Пиредра был музыкальным виртуозом, играл на любых инструментах, но понятия не имел о нотах. Он говорил на всех европейских языках и сленгах так, что кто угодно принимал его за соотечественника, но читать и писать было для него проклятием. Всю жизнь он гонялся за деньгами, но считали их для него жена и подручные, потому что от цифр ему становилось дурно. Странно представить себе личность, вооруженную столь парадоксальным способом общения с действительностью, и невольно хочется спросить: как же он вообще жил?

Хорошо жил. Пиредра был жизнерадостен, ибо размышления не отягощали его, а могучая интуиция, подлинно звериное чутье, превосходно заменяла ему интеллект. Там, где других подводил расчет, Рамирес не ведал промахов, поскольку отродясь ничего не рассчитывал; поведение его было непредсказуемо, алогично и неоднократно ставило в тупик и уголовный мир, и органы юстиции многих государств. Ущербность обернулась талантом, и кто знает, что могло бы выйти из Пиредры, получи он другое воспитание.

Воспитанием Рамиреса никто, собственно, не занимался. Его отец, Хорхе Пиредра, — контрабандист, пьяница и картежник, родом из Валенсии, тучный, коренастый и черноволосый — не дотянул двух месяцев до рождения сына и скончался во время какого-то выяснения отношений от традиционного крупнокалиберного заболевания. Произошло это обыденным образом, в парикмахерской, и мыльная пена густо перемешалась с разными иными веществами. Мать Рамиреса, Изабелла Сфорца, — дама родовитая, высокая сухопарая блондинка и, между прочим, дипломированный авторитетный эксперт-технолог — вскоре присоединилась к своему супругу. Увы, позднее материнство не пошло ей впрок. Союз их был фантастичен, загадочен, хотя и регистрирован и в церкви, и в мэрии. Как бы то ни было, дело обернулось так, что домом Рамиреса стали улицы Барселоны.

От матери Пиредра унаследовал необычный светло-каштановый цвет волос, да и вообще, он больше пошел в родню Сфорца — ростом, худобой, удлиненным овалом лица. Рамиреса, несомненно, можно было назвать красивым, но красота его была неопределенной, незапоминающейся, разве только глаза — какие-то желтые, взгляд их постоянно ощупывал собеседника и, казалось, хотел влезть в душу, независимо от того, смеялся Рамирес в эту минуту или грустил.

Нельзя сказать, что Пиредра с детства был совершенно брошен на произвол судьбы. Люди, возле которых он рос, относились к нему по-своему неплохо и сначала научили играть на гитаре, а потом и всему остальному. Десяти лет Рамирес оставил за спиной родную Коста-Дораду и половину Средиземного моря и неисповедимыми путями очутился в Калабрии, где сделался любимцем весьма могущественного клана Валлачи. Оттуда, собственно, и берут начало его приключения.

Что и как он делал? В мире, поделенном на сферы семейного бизнеса — профсоюзы, проституция, игорные дома, контрабанда оружия, производство и доставка наркотиков, продажа наркотиков, — Рамирес не занял никакой конкретной ниши, не прибился ни к какой стае. Он предпочитал быть волком-одиночкой — пришел и ушел, везде и нигде. Договор — организовать, убить, уговорить, привезти — исполнение, деньги и — прощайте. Такая методика требует неизменного везения, и оно у Рамиреса было в достатке. Главное — стать настолько своим, чтобы не вызвать и тени сомнения. Входя в любое новое общество, поначалу Рамирес только слушал и запоминал. Память у него была феноменальная, не было случая, чтобы он затруднился процитировать стихотворение, услышанное мельком десять лет назад. Он впитывал информацию и терминологию, все тончайшие нюансы и оттенки, кто здесь главный, кто оппозиция, на кого ориентироваться. На это время у него были две излюбленные маски: рубаха-парень, которому все нипочем, и недотепа интеллигент — блюдо, что не все любят, но все едят. И не было такой компании, где он не был бы почетным членом — от Латинского квартала до биржи наемных убийц в Палермо.

Иллюстрацией может послужить один курьезный эпизод. Как-то раз, унося ноги из очередной перепалки, Рамиресу пришлось смешаться с группой студентов. Дело было в Бомонте, в Штатах. Он попал на экзамен по какой-то экономике и просидел в аудитории минут сорок, слушая вопросы и ответы, после чего встал и сам отправился отвечать. Для него не существовало разницы в понятиях знать и чувствовать, говорил он в полемичной манере, дольше остальных, не очень даже глядя на преподавателя, и получил высший балл. Позже, в беседе со следователем, профессор признал, что незнакомый студент произвел самое благоприятное впечатление нестандартностью подхода и глубиной владения материалом.