Реквием по пилоту - Страница 71

— Алло, Дима. — Дж. Дж. говорил, не оборачиваясь. — Давай, Москва, покажем искусство. Я бы разобрался с ними без шума, но тогда Пиредра насторожится, а этого пока не надо. Не торопись и не волнуйся. Марко, значит, как скажу, двигай на малой скорости, не задерживайся, а дальше — на всю железку.

Марко молча кивнул. В кафе зашла женщина с пакетом, за ней двое мальчишек. Вышла девушка — в джинсах и еще в чем-то сверхлегкомысленном, следом — пожилой мужчина с длинным белым рулоном.

— Ага, — молвил маршал тихо. — Ну и куда?

Показались: молодой парень в спортивной куртке, на лице его отсутствовала такая незначительная деталь, как переносица, — никакого угла между лбом и носом, да и сам нос был явно переломан в двух местах, и второй, постарше, ниже ростом, клочковато-лысоватый, в дымчатых очках. Они о чем-то кратко переговорили, поднеся по очереди зажигалку к сигаретам, и зашагали вниз по улице — от кафе и от затаивших дыхание приятелей.

— Поехали, — скомандовал Кромвель.

«Ниссан» отвалился от тротуара и медленно покатил вдоль машин у бровки.

Дж. Дж. перебрался к Вертипороху:

— Дима, ты готов? Положи локоть на спинку. Прижмись ко мне вплотную; смелей, им целым не уйти; не отступай; я хорошо фехтую!

Последнее Дж. Дж. произнес на языке оригинала, немилосердно злоупотребив хохдойчем, и если бы нашлась еще минута, то Вертипорох и Марко непременно спросили бы, что все это значит, а Кромвель ответил бы — то, что в академии им преподавали языки и он очень хорошо учился. Прекрасно учился. Но этой минуты не нашлось, потому что через мгновение они поравнялись с теми двумя.

К шести вечера маршал и механик уже вернулись в бокс. Увидев их на экране внешнего слежения, Эрликон слегка перевел дух.

— Ну как? — произнес он заранее заготовленную фразу. — Вселили страх божий?

— Обязательно, — успокоил его Кромвель, входя. — Дима сегодня был в ударе.

— Может, расскажете, что вы там устроили?

— Дима, что мы там устроили?

— Мы им выразили сугубое недоброжелательство, — пробурчал Вертипорох.

— На этом вечер вопросов и ответов заканчивается, — распорядился Дж. Дж.

— Господ артистов приглашаем в гостиную, то есть к стенду. Лаборемус, что означает — за работу.

Но поздно вечером, во время перерыва, Эрлен включил телевизор. Сначала ему поведали о прибытии в Стимфал какого-то невыговариваемого посольства, потом на экране появилось кафе «Мермоз», толпа зевак, отгороженная полосатой лентой с надписями «полиция», и приятной внешности молодой человек с микрофоном в руке. Возле него стоял сонный бородатый дядька в белом костюме. Молодой человек на бешеной скорости сообщил, что, как и было сказано ранее, служащие французской компании «Олимпик интернешнл» Бейкер и Томпсон были убиты на этом самом месте выстрелами из проезжавшей машины и что инспектор Себастьян, ведущий расследование, любезно согласился дать информацию.

— Следствие только что начато, — устало и простуженно прогудел инспектор Себастьян. — Мы вступили в контакт с представителями фирмы. О дальнейшем расскажем на специальной пресс-конференции.

Молодой человек стал расспрашивать, удалось ли найти владельца машины и не мафия ли это сводит счеты. Тут же Эрликон мертвеющей рукой выключил телевизор.

Он испытывал ужас перед любым насилием. Почему — сказать трудно, за всю жизнь ему ни разу не пришлось испытать сколько-нибудь серьезных побоев, не говоря уже об участии в каких-то горячих делах. Институтские программы по дзюдо и ментальному каратэ были для него дисциплинами весьма теоретическими, тем паче что его специализация как аналитика определилась с первого курса и жестких оперативных нормативов к нему никто не предъявлял.

Тем не менее страх перед той частью мира, где царит культ силы, а интеллект и эрудиция — ничто против хитрости и жестокости, жил в нем всегда. Думаю, что корни этого уходили в прошлое, когда над Эрленом ежедневно и еженощно измывалась орава сверстников, слабейший из которых был в два раза сильнее его. Такая жизнь, как ни странно, не озлобила Эрликона, хотя я ничуть бы не удивился, если бы с годами он превратился в демона, но воздвигла в душе те самые цитадели и казематы, которые некогда столь поразили Ингу. В нем же остались страх и желание отгородиться от всех этих «чисто мужских потребностей самоутверждения» при помощи кулаков, лидерства и выхода здоровой агрессивности.

Освоив — с великими муками и великим упорством — самую мужественную и полную смертельного риска профессию, Эрлен надеялся, что обошел свои комплексы с черного хода. Однако тот путь, на который увлек его маршал, воскресил былые кошмары, и притом настолько живо, что, не высидев и минуты у погашенного телевизора, Эрликон сполз на пол со стула и прижался ухом и щекой к холодному полу. Страх и чувство отвращения терзали его. Отвращение к той пакости, в которую окунулся, взяв карту за омерзительным для него столом, и страх перед тем, что неведомый банкомет получил право предъявить счет, ибо известна участь взявшего меч.

В таком положении, лежащим на полу, и застал его Кромвель.

— Что такое? — нахмурился маршал. — Солнечный удар? Переутомление? Ты не ранен?

— Джон. Зачем вы их убили?

— А как же? Их непременно надо было застрелить. А, кажется, понимаю. — Дж. Дж. посмотрел на дистанционный пульт, который Эрлен все еще сжимал в руке. — Приступ раскаяния. Странно, странно… совсем не похоже на Институт Контакта. Ты же разведчик!

— Могли бы обойтись как-нибудь, — сквозь судорогу проговорил Эрликон.