Реквием по пилоту - Страница 72

— Обойтись… Я знаю, чего тебе не хватает. Торжественности. Золоченых риз. Все слишком вульгарно. Что ж, дело поправимое. Когда приедут следующие, купим пару дуэльных пистолетов с инкрустацией, облачимся в мантии… Балда! Это ублюдки, скоты! Знаешь, каких дел они натворили на своем веку? Если тебе этого мало, утешай свою совесть тем, что нас разыскивает полиция и скоро, возможно, посадят в тюрьму. Пиредра, увы, передачи нам не пришлет. — Однако теоретическая часть волновала маршала куда больше. — И это ученик Скифа, — удрученно качал он головой.

— Скиф убивал на войне.

— На войне, на войне, — радостно согласился Кромвель. Глаза его вновь сделались пустыми и темными. — Как сейчас на Валентине. Вот только скажи мне — кто эту войну организовал? Ты газеты читаешь? Нет, ты меня разочаровал… горько разочаровал. Приказ такой: съешь вот таблетку на сон грядущий — и без разговоров.

Накачанный транквилизаторами, Эрлен заснул, и сон его был беспокоен.

Вторник, девятнадцатое сентября, последний день перед соревнованиями. Кромвель взвинтил темп подготовки до предела. Наконец-то привезли подогнанную под Эрликона «кишку Маркелова», сиречь автономную систему жизнеобеспечения, упрятанный в которую пилот и должен был управлять самолетом без помощи осмеянного карлойда. Дж. Дж. долго втолковывал Вертипороху, что от того требуется на монтаже, и выразил при этом мрачную готовность собственноручно пристрелить и самого механика, и всю его родню в случае какой-либо путаницы. Потом отправился с Эрликоном на медицинскую комиссию — и там морочил головы врачам, затем в судейскую коллегию, где морочил головы судьям, дальше — в музыкальный магазин и снова на монтаж, где шестеро киборгов под присмотром Вертипороха колдовали над сотнями контактов уже погруженной во чрево «Милана» многослойной, в бесчисленных отростках капсулы.

В этот же, последний день у них побывал и последний посетитель. Этому визиту пилоты были обязаны бесконечным телевизионным программам, в которых Стимфал переживал наступление любимых игрищ — экран заполняли самолеты, летчики, менеджеры и — нескончаемая реклама самых невероятных фирм, спешащих заявить о себе в этом вавилонском столпотворении. Глядя на это, Кромвель все больше наполнялся злостью и в конце концов не выдержал.

— Больше не могу, — свирепо объявил он. — Иду на нарушение закона. И не спорьте со мной. Эрли, телефон.

— Два, четыре, два, — диктовал маршал, — десять, шесть, девять, восемнадцать. Алло, Шейла? Да, я. Да, люблю. Скажи этому ковбою, пусть едет.

Приехавший с Шейлой ковбой оказался маленьким невзрачным человечком в длинном, до пят, плаще и надвинутой на глаза шляпе. Разговор занял не более двух минут. Эрлен вывел привычные Эй-Ти-Эй на четырех бланках договора, человечек вручил ему чек на десять тысяч, ролик скотча, весьма похожий на тот, которым Эрликон заклеивал замок на чердаке Дворца музыки, и с тем исчез. Парень, сминая чек, с треском разлепил клейкую ленту — по всей длине очень красивые сине-белые буквы складывались в надпись «МАЛЬБОРО».

— Наклеишь на стекло шлема, — объяснил Дж. Дж.

Эрлен снова посмотрел на чек. Десять тысяч. Примерно столько же ему заплатили за весь прошлогодний чемпионат.

— Вот об этом забудь, — порекомендовал Кромвель. — Или сразу вышли по почте Бэклерхорсту, все равно он еще пять тысяч выдерет у нас из гонорара.

— Как это?

— Вот так. У нас нет договора о рекламе, и сразу после этапа ассоциация оштрафует фирму, а фирма — нас. На пятнадцать тысяч.

Эрликон перевел взгляд с маршала на сочувственно улыбавшуюся Шейлу и обратно:

— Джон… На шлем наклеить… Шлема же в кабине никто не увидит!

— Что ты говоришь! — изумился Кромвель. — Какой сюрприз! Не валяй дурака, телевидению разрешили снимать в проходах, тебя покажут, когда ты будешь садиться в самолет.

— Да это же меньше минуты!

Глаза у Кромвеля стали прямо-таки белыми от ярости, и заговорил он жутким ледяным тоном:

— Догадывался я, что Институт Контакта — сплошные говнососы и говнососики; прекрасно, Эрлен Терра-Эттин, просто замечательно, так и вижу: идем по полосе, а пилоты показывают на нас пальцами — кто это? Это Эрликон, и с ним еще другой, Джон Кромвель, я хорошо его знал, смотрите на дурака, пока не убежал… Они настолько летать не умеют, что даже самая поганая фирма не доверила им своего лейбла… Да, друг мой, пятнадцать тысяч, да, тридцать секунд, но эти секунды спасут нашу честь, если ты понимаешь, о чем я говорю!

— Ну, ну, Джон, — попыталась смягчить обстановку Шейла. — Что ты разоряешься, Эрлен еще молодой, всех тонкостей не знает.

Эрликон тяжело вздохнул и сунул рулончик в карман:

— Знаете, маршал, я никогда не понимаю, когда вы говорите серьезно, а когда нет. Пожалуйста. Хотите, сделаю на заду наколку «Плейбой» и сниму штаны перед камерой?

— Надо подумать, — сказал Кромвель.

Придя к согласию, они перешли к обсуждению не менее важного момента. То и дело подключаясь к рукам Эрлена, Кромвель принялся перебирать кассеты с записями для проигрывателя, который только сегодня утром им разрешили взять в полет.

— Прямо даже не знаю, — качал головой маршал. — С чего начать, чем закончить? Мы будем в воздухе минут сорок… Идеально укладывается Равель, но, во-первых, летать по Равелю тебе еще рано, это классика, и сложная классика, а во-вторых, у нас будет очень бурное начало, ритмика вступления не совпадает… Видно, придется начать с Элтона Джона, вот здесь очень подходящая завязка. Минут через шесть мы приблизимся к «лестнице», для нее прекрасно подойдет Армстронг, чудесная вещь, хотя я предпочел бы джаз, более ясно выраженный… Дальше горизонталь, будем крутить перевороты, очень к месту ранний Пиредра, пусть-ка нам попоет, голос у мерзавца небольшой, но приятный, хор Сая Оливера… с паршивой овцы шерсти клок. От Мэрчисона с сожалением отказываемся, он у нас впереди, всякий уважающий себя десантник обязан летать под Мэрчисона, если он не ретроград вагнерианец-валькирианец; не будем строить из себя больших арийцев, чем мы есть на самом деле… но Мэрчинсона тебе пока не потянуть. Кстати, писала твоя красавица, трактовка забавная. Ставим сюда пару рок-н-роллов, семидесятые. Или Гершвина? Изумительная ария, блюз. Нет, для финала Гершвин сложен, пусть будут семидесятые. А вот кантри — «На берегах Огайо» — очень недурно. Куда же ее? Видно, придется самому свистеть…